Валькирия [= Тот, кого я всегда жду ] - Мария Семенова

Вот так же, подобно соснам в ночи, ахнула вся наша дружина,свято помнившая о гейсах вождя.

– Брат, – чужим, севшим голосом сказал Славомир.Он был бы рад поднять любые мучения и умереть, лишь бы сказанное сумеловернуться. Он знал не хуже меня, что этому уже не бывать.

Мстивой сидел неподвижно, поджав скрещённые ноги. Он неподнял не то что головы, даже и глаз. Он сказал:

– Кто предал женщину, тот когда-нибудь предаст и вождя.Иди себе, Ярун, Андом сын Линду из рода Чирка… Пусть другой вождь тебя приметтак же, как я тебя принимал.

Это был конец. Последний конец, когда умирают словапроклятий и просьб и остаётся только молчать.

Ярун стоял пригвождённый тихими молниями, уже понимая, чтоволей-неволей помог судьбе второй раз загнать варяга в ловушку. Нельзя обидетьтого, чьё угощение принял, подобного святотатства земля ещё не сносила. Но иоставить подле нежной сестры человека, из-за которого она того гляди вовсеугаснет, как переломленная лучинка… я представила её там в горнице, пододеялом, недвижно глядящую на трепетный язычок…

– Ну добро!.. – совсем неожиданно, хрипло молвилмой побратим. – Хотя бы так послужу тебе, воевода! Если придётся тебеоднажды встать под берёзой, то уж не из-за меня!

Сказал и метнул остывший кусок вепревины, что всё ещёдержала рука, метнул далеко за кусты, откуда смотрели голодные пёсьи глаза…Куцый взвился в прыжке – лишь челюсти лязгнули!

Вот и не довелось побратиму явить своей храбрости даже и вмалом походе, не выпало доискаться золота-серебра, обрасти богатым имуществом.Всего жирку нагулял – кольчугу да меч, недавно подаренные. У меня, впрочем,было не больше. Не отяготит в далёкой дороге.

– Не брошу тебя, – сказала я, когда мы трое шли кдружинной избе, мы с Яруном и Блуд. – Ты со мной сулился уйти, когда меняпрогоняли. И я тебя не покину.

Врать не буду, подобные речи дались мне горьким трудом.Своими руками я выстроила себе новый дом для житья… кто пробовал, знает, легколи его, новенький и весёлый, немедленно подпалить. А не спалишь – сам себяпотом сгрызёшь до костей!

Ярун схватил меня за плечи и почти со злобой встряхнул:

– Нет!.. Здесь останешься!.. – Обмяк, опустилруки, отвёл глаза и добавил: – С веном или без вена, жена она мне…

Стыд сказать, но кто-то другой перевёл дух облегчённо. Он,этот другой во мне, с самого начала боялся не за Яруна, лишь за себя. КакГолуба. Всегда – лишь за себя. Он и теперь мне нашёптывал: я бы тоже непотащила с собой приёмного брата, велела ему остаться и жить… Эта дума излиласьна хворую совесть, как ласковое топлёное сало, и совесть притихла. Неведомотолько, надолго ли.

– Куда же пойдёшь-то? – пытаясь бодриться, спросилБлуд. – Не в Новый ли Град? Я бы привет с тобой передал кое-кому…

– Домой пойду, – огрызнулся Ярун. – Я у вастам, с датчанами, ничего не позабыл.

Я сказала:

– На лодьях летом, если пристанем… выйдешь увидеться?

Он мотнул льняной головой:

– Не выйду!

В дружинной избе не было никого. Ярун скомкал своё одеяло,впихнул в кузовок. Бросил сверху кольчугу. Блуд молча ушёл и возвратился сприпасом: двумя хорошими хлебами, сыром в берестяном коробке и сладким летошнимлуком – сколь уместилось в руках.

Я всё беспокоилась, не оставил ли мой побратим какого добра,но он привязал плетёную крышку и отмахнулся устало и равнодушно:

– Что кинул, то кинул… наследуйте.

Новогородец пошарил глазами, потом легко вскочил на верхнееложе, снял со стены свой серебряный меч и протянул Яруну рисунчатую рукоять:

– Ты ко мне смерть не пускал… на счастье тебе, брат.

Они поменялись. Потом обнялись и меня обняли вместе. Воттак, с одним побратимом я расставалась, другим прибывало. Безрадостным, правдусказать, получилось наше братание… Мы вышли во двор, и я посоветовала Яруну:

– Вернёшься домой, не очень болтай. Расскажи лучше, какбыл посвящён. Пояс покажи. Да прибавь, дескать, отроков новых готовить пора,учить ратному делу… чтобы уж не совсем дурнями к вождям приходили. Мстивой кнам навряд ли скоро-то будет, наша сторона ему не удачливая.

А про себя подумала, – есть всё же разница, когдасрамом срамиться, ныне или после, хоть чуть отдышавшись. Да и мало ли что современем успеет случиться.

Ярун оглянулся на дружинную избу, тёмную против бледногонеба. Он в точности знал, за каким бревном в высокой стене была наша с Велетойлавка в маленькой горнице. Он вдруг устал крепиться, обнял меня, приник лицом изаплакал. Жалко и тяжко было смотреть на него, такого большого, широкоплечего.Блуд положил руку ему на спину. Ярун спустил на траву вздетый было кузовок,дёрнул ворот рубахи, показывая плечо… вытащил нож да и сострогал с себя целыйлоскут живой кожи вместе со знаменем. Кривясь от хлынувшей боли, расправил его,окровавленный, на ладони – и с маху пришлёпнул к холодным брёвнам стены! Доутра засохнет, прихватится – разве что вырубить топором…

Мы с Блудом его провожали до самого леса, потом он пошёлодин по знакомой тропе, мимо родника.

Я спала по-прежнему подле Велеты, хотя были жаркие дни, ивсе, кроме старцев, вытаскивали постели во двор. Я старалась развлечь её, вновькатала на лодке, пекла в земляной яме пойманных щук и жирных линей и бояласьлишь, не дозналась бы бедная о втором запрете вождя. Однако чужих не было укостра, где варяг отказался от угощения. Свои же помалкивали. А сам он вёл себябудто всегда.

Я спросила Хагена, как погибают нарушившие запреты…

– По-разному, – сказал старик и вздохнул. –Непобедимого оставляет сила в бою, опытный воин роняет свой меч и сам женапарывается… Всё дело в том, что ему нет больше удачи, он беззащитен, и всякоезло спешит забрать его жизнь. И в особенности, если это славный герой.

По его словам, бывали запреты, что вроде не вдруг исмекнёшь, как бы нарушить. Например, одному воителю заповедали ночевать в домес семью дверьми, сквозь которые впотьмах виден огонь. Только подумать, кто изачем стал бы строить этакий дом! А пришёл срок – изба о семи снятых дверяхсама выросла у дороги, не объедешь её.

Немного попозже, в одну из ночей, я проснулась неведомоотчего и сразу почувствовала, что лежу на лавке одна. Я метнула прочь одеяло исела, покрываясь жаркой испариной и судорожно разыскивая порты – успею ли скамня глупую снять где-нибудь на пустом морском берегу?.. И кто-то другой опятьхватался за голову: не устерёгши Велету, с каким лицом встану перед вождём?Бежать, со всех ног бежать… домой, вослед побратиму… Но в приоткрытую дверьдолетел шорох и всхлипывание, потом шёпот, и отлегло от души.

В горнице и за дверью было темно. Может, мне следовалозакутаться с головой и снова уснуть. Но сердчишко ещё колотилось от пережитогоужаса, сна как не бывало, и я прислушалась поневоле. Потом пригляделась.